Doktor Lenas Blog

Это перевод фрагмента из книги Клода Штайнера „The heart of the matter: Love, Information and Transactional Analysis“, TA Press, 2009 (Chapter 4. Love and Power).

Наше стремление к власти присутствует во многих аспектах жизни. Когда мы пытаемся доминировать над другими людьми, мы прибегаем к роду транзакций, которые я называю силовыми играми.

Силовые игры это трансакции, цель которых – заставить человека делать то, что он предпочёл бы не делать или помешать ему делать то, что он хочет делать.

Мы в значительной степени не осознаем того, как „работает“ власть, потому что мы сами являемся частью отношений власти с самых ранних моментов нашей жизни и склонны принимать как данность и присутствие власти над нами, и злоупотребления этой властью. Тому, кто провёл многие ранние годы жизни под влиянием власти других людей, кажется вполне естественным перенимать репрессивную роль по отношению к другим уже во взрослой жизни. Восприятие дисбаланса власти и злоупотреблений властью как некой нормальности в отношениях пронизывает наше сознание в силу нашего жизненного опыта, связанного с иерархиями и конкуренцией.

Существует два основных метода злоупотребления властью: физический и психологический. Злоупотреблять властью можно тонким или грубым образом. Представим, что чудесным солнечным днём вы отдыхаете на скамье в парке, занимая как раз то место, которое хочу занять я. „Увести“ это место у вас против вашей воли было бы манифестацией моей власти. Если я достаточно силён физически, я, возможно, смогу оттолкнуть вас или сдвинуть вас с вашего места, это пример грубой физической силы. Или же я могу прибегнуть к психологическим методам, чтобы сместить вас с вашего места без применения физической силы.

Психологическая власть завязана на способности управлять мотивом, побуждающим вас делать то, что вы не хотите делать – например, покинуть скамью. Любая психологическая власть осуществляется через подчинение. Я могу запугать вас и тем самым согнать со скамьи или же я могу вас обходительно уговорить. Я могу сподвигнуть вас уступить мне место, вызвав в вас чувство вины. Я могу задавить вас угрозами или повысив голос. Я могу соблазнить вас очаровательной улыбкой или обещанием или я могу убедить вас, что отказ от вашего места в мою пользу необходим для национальной безопасности. Я могу провести, завлечь, солгать. Как бы то ни было, если я преодолею ваше нежелание отказаться от своего места без применения физической силы, значит, я использовал психологический силовой манёвр, силовую игру, которая сработает, если присутствует подчинение с вашей стороны.

Для ясности все виды и градации силовых игр можно отобразить в двумерной системе координат, где одна ось отображает степень грубости игр, а другая – методы от физических до психологических. Таким образом, все силовые игры разделятся на четыре квадранта.

Отмеченные звёздочкой методы силовых игр добавлены переводчиком ради полноты картины и в соответствии с теорией и практикой Эмоциональной Грамотности по Клоду Штайнеру. Под газлайтингом подразумеваются формы психологического воздействия, цель которых – посеять в объекте воздействия сомнения в собственной адекватности, психической нормальности и окейности (прим. Елена Корнеева).

Квадрант I. СИЛОВЫЕ ИГРЫ с применением ГРУБОЙ ФИЗИЧЕСКОЙ силы: убийство, изнасилование, пытки, содержание в заключении, принудительное введение пищи и/или медикаментозных средств, лишение питания, нападение, намеренное нанесение телесных повреждений, хлопанье дверью, швыряние /порча вещей – в порядке убывания грубости.

Квадрант II. СИЛОВЫЕ ИГРЫ с применением ГРУБОГО ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО давления: угрожающий тон голоса & угрожающее выражение лица, оскорбление, открытая ложь, угрозы, перебивание, переформулирование (redefining), обесценивающие трансакции, намеренно невнятное произношение & создание помех для восприятия.

Квадрант III. СИЛОВЫЕ ИГРЫ с применением СУБТИЛЬНОЙ ФИЗИЧЕСКОЙ силы: они „утончённее“, чем силовые игры с применением грубой физической силы, но и в них вовлечена телесность и мускулатура. Это разнообразные позы, выражающие физическое доминирование над другими (нависание / возвышение над другими, сообщающее им чувство незначительности, зависимости или неудобства), занятие места против воли других, манера стоять слишком близко к другим, вторгаясь в их личное пространство, намеренно-устрашающее повышение тона голоса. Осознанность в отношении таких силовых игр может быть важна в частности для женщин, потому что женщины становятся объектами таких силовых игр со стороны мужчин.

Квадрант IV. СИЛОВЫЕ ИГРЫ с применением ТОНКОГО ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ДАВЛЕНИЯ: неочевидная ложь, утаивание информации, жалобы и выказывание недовольства с целью вызвать чувство вины, сарказм, негативные метафоры (обесценивающие сравнения), распространение сплетен, псевдо-логика при аргументации. И наиболее тонкие формы психологических силовых игр: реклама и пропаганда.

Описание большого спектра силовых игр можно найти в моей книге «Обратная сторона власти» („The other Side of power“, 1981).

Большинство притеснений или злоупотреблений властью носит психологический характер. Обычно, даже в самых жестоких условиях, люди не испытывают прямого физического насилия. Но идея физического насилия, „витающая в воздухе“, подпитывает насилие психологическое. Это особенно верно в случаях жестокого обращения с женщинами и детьми, которые по определению физически слабее. Например, одного взрыва мужской жестокости достаточно, чтобы держать в повиновении жену и детей неделями или даже месяцами. В течение всего этого времени один лишь угрожающий тон голоса или взгляд работают как напоминание о насилии и инструмент контроля.

Крайняя форма психологического подчинения отражена в «психологии раба». Психология раба – это менталитет, в который некое обоснование злоупотребления властью встроено так, что притеснение своих прав человек принимает за неизбежную часть жизни и даже защищает своих угнетателей от тех, кто не проявляет принятия по отношению к ним. Классический случай – избиваемая мужем жена, защищающая и оправдывающая мужа и не принимающая мер против его жестокости, не пытающаяся оставить его, даже если это можно сделать безопасно.

Более распространённый и менее идеальный случай интернализованного психологического подавления возникает, когда люди начинают ощущать только себя ответственными за нежелательное положение в силу длительного опыта в качестве жертвы злоупотреблений властью. Например, тяжело работающие люди могут чувствовать себя виноватыми в том, что они зарабатывают недостаточно, чтобы позволить достойную одежду и обувь себе и своим детям или в том, что не могут найти более прибыльную работу.

Изучая в рамках «Радикальной психиатрии» тот внутренний механизм, с помощью которого мы вовлекаемся в отношения злоупотребления властью, мы назвали его «Родитель» (Parent). Pig Parent (Большой Свин в русскоязычных переводах, прим Е.К.) был разговорным термином, предложенным Хоги Викофф (Hogie Wyckoff) и созвучным той анти-милитаристской и анти-полицейской эпохе. Под термином Pig Parent подразумевались мысли, убеждения, взгляды, предписания и запреты, интериоризированные нами, то есть перенятые от соответствующих (репрессивных) родительских фигур в процессе социализации. Этот механизм и делает нас притеснителями самих себя. Например, упомянутая выше жена терпит унижения и принимает их, хотя в глубине души она знает, что её жизнь могла бы быть лучше. Она делает это, потому что её Pig Parent постоянно напоминает ей, что „хорошая жена подчиняется и не противоречит мужу“. Любому намёку на сочувствие к себе противостоит послание от её Pig Parent: „Не жалуйся; будь хорошей женой.“

Термин Pig Parent был подвергнут критике, поэтому мы заменили его термином Critical Parent – Критический Родитель. Концепция Критического Родителя, озаглавленная уже не столь драматично или эмоционально как Pig Parent, тем не менее подразумевала ту же функцию. Ведь как бы этот интроект ни назывался, именно из-за наличия этой внутренней притесняющей инстанции довольно малое число людей в мире может угнетать миллионы людей, не поднимая даже пальца для осуществления насилия. Очевидно, что основная наша задача состоит в том, чтобы избавиться от Критического Родителя, нашей собственной внутренней притесняющей инстанции, поскольку именно она ответственна за прочно укоренившуюся тенденцию следовать традициям злоупотребления властью.

…

Недавно я провела четыре недели в Швейцарии, в италоязычном кантоне Тичино. Среди изобилия пальм, цветущих мимоз, камелий и магнолий на побережье перламутрового озера жизнь восхитительна … с поправкой на один дефицит: по-итальянски я не много понимаю и мало говорю. Такая коммуникационная и информационная ограниченность по ощущениям как неполноценность. Однако никто из тех, с кем я общалась в течение этого месяца, не дал мне понять или почувствовать, что я не ОК. Наоборот, они переходили на немецкий, дабы мой муж и я не ощущали себя исключёнными из общей коммуникации. Просто потому что дружелюбное отношение тут принято.

В это же самое время мне на глаза попались крайне пренебрежительные посты о швейцарцах в русскоязычном фейсбуке. Доставалось не только швейцарцам, которых назвали папуасами, но и некоренным, мол, а эти „недостаточно белые“ что тут забыли?! Эти посты не стоили бы чтения и упоминания, если бы не факт, что высказаться на темы „швейцарцы-папуасы“ и „понаехали“ находилось много желающих.

В этой связи вопрос (без оценок и осуждения, только с точки зрения психологических механизмов): Какая необходимость вынуждает человека, приехавшего в чужую – не важно какую – страну, недружелюбно и пренебрежительно относиться к населяющим её людям? Да и вообще, в любых иных ситуациях – что именно побуждает одних людей проявлять грубость и оскорбительное отношение к другим людям, им незнакомым и не сделавшим им ничего плохого?

Мне кажется, это про окейность. Обесценивание других это манифестация неосознаваемой неуверенности на предмет собственной ценности. Среда, в которой индивид „вынужденно“ сравнивает себя с другими, лишь усиливает эту неуверенность и включает механизм проекции: сомневающийся проецирует на „чужака“ как на экран собственное отношение к себе и видит с этого экрана уже неуважение к себе, как если бы это неуважение от чужака исходило. Стремясь снять дискомфорт, он и прибегает к попыткам обесценивания.

Своим происхождением неокейность обязана патернализму. Патерналистской является культура, предполагающая мнимое превосходство кого-то над кем-то и соответственно дискриминацию по какому-либо из признаков – половому, гендерному, этническому, возрастному и т.д.. При этом часто в целях дискриминации инструментализируются признаки, которые невозможно или весьма сложно изменить (цвет кожи, пол и т.д.), что лишь усиливает негативный эффект дискриминации.

Окейность в патерналистской культуре понимается как некий дефицит, т.е. что-то такое, что не присуще любому индивиду безусловно, но что якобы можно теоретически заслужить, „достать“. Это как внутренняя настройка по умолчанию „Ты не ОК в сравнении с другими“ (т.к. ты не дорос / женщина / цветной / инвалид / понаехал / etc). При этом подразумеваемые условия „достижения“ окейности могут варьироваться, делая задачу их выполнения ещё более сложной.

Задача идеи дефицита окейности – сделать людей предсказуемыми и управляемыми, вынудив их конкурировать за этот дефицит. Нам легко поверить в собственную неокейность и не осознавать при этом всю искусственность и контрапродуктивность идеи дефицита. Дело в том, что потребность в ощущении индивидуальной ценности это потребность, изначально прошитая в нашем нейро-физиологическом софте. Это подтверждается тем, что проявления принятия, признания, симпатии, уважения и любви это способы подтверждения индивидуальной ценности; на нейро-физиологическом и чисто телесном уровне они вызывают в нас положительный эмоциональный отклик, как и любой акт удовлетворения любой природной потребности. Пренебрежение, игнорирование и другие способы „отказать“ в подтверждении индивидуальной ценности ранят наши чувства, делают нас несчастливыми. То есть уязвимыми для манипуляций делает нас наша природная потребность в индивидуальной ценности и стремление эту потребность удовлетворить.

Противоположностью патерналистскому представлению об окейности и её мнимых источниках является парадигма эгалитарности, т.е. идея равенства (от франц. égalité – равенство). Парадигма эгалитарности родом из эпохи просвещения, повлиявшей на развитие западных обществ, какими они сейчас есть. Зная эти общества изнутри, я далека от их идеализирования, ведь и они неоднородны и патерналистские субкультуры есть и здесь тоже. Однако факт: именно в обществах, где получила развитие идея эгалитарности, исследованиями отмечаются более высокие уровни взаимного доверия и субъективного восприятия безопасности.

Разница между патернализмом и эгалитарностью проходит именно по линии индивидуальной окейности: в эгалитарных культурах принято относиться и к себе самому, и к окружающим с одинаковым уважением. И уважение, и самоуважение здесь не воспринимаются как дефицит. И поэтому не принято и нет нужды вести себя грубо, особенно без видимых на то оснований. Ведь, даже если у тебя есть основания, есть способы решения конфликта без проявления грубости или пренебрежения. Именно отсюда и взаимное доверие и безопасность. К примеру, в профессиональной среде меньше распространены иерархии и больше – горизонтальная и контрактная формы сотрудничества, где условия прозрачны и у каждого есть не только обязательства, но и права, в том числе и право постоять за себя в случае чего. Вы можете забыть вещь в общественном месте и её не тронут или отнесут в стол находок. Или вы можете оплатить в частной лавочке без продавца и контроля, просто оставив деньги на прилавке. Всё это проявления самоуважения, выражающиеся и в уважении к другим.

В патерналистских же культурах сама концепция уважения иная. Она предполагает, что проявить уважение можно, только унизившись перед объектом уважения, т.е. обесценив себя. Или только „с кукишем в кармане“, т.е. обесценив объект уважения. Или что „боятся, значит уважают“. Идея дефицита красной нитью проходит через эти представления.

Разумеется, сама по себе эгалитарная культура не гарантирует индивидуальную окейность, ведь первичные индивидуальные настройки осуществляет семья: от значимых родительских фигур мы приобретаем либо знание о своей ценности и уважение к себе, либо наоборот. Однако в эгалитарной культуре не принято выносить внутренний конфликт неокейности во вне, пытаясь решать этот конфликт за чей-то счёт, как бы „генерируя“ себе окейность путём отказа в окейности другому. Не случайно ведь и сама культура обращения к психотерапевту с целью снять конфликт зародилась не в патерналистских, а в эгалитарных культурах. Зародилась прежде всего из идеи ценности индивидуального психологического благополучия („стремиться к психологическому благополучию это ОК“). И из мотива поддержания культуры окейности, т.е. форм общения в социуме, не создающих дискомфорта другим.

Поскольку неокейность завязана на идее дефицита, антидот здесь только один: перестать верить в справедливость послания „Ты не ОК“. И начать верить в то, что окейность это не только нормально и безопасно, но и практично. Потому что именно окейность позволяет адекватно постоять за себя там, где это необходимо. Да и вообще наладить отношения и жизнь. На любом побережье, неважно, с мимозами или без.

Лена Корнеева

„Кастрирующая мать“, „токсичные отношения“. Такие и подобные этим метафоры и аллегории часто употребляются в рамках психотерапии и консультирования. Интуитивно любой владеющий языком понимает, о чём речь, но зачастую метафора бывает понята не совсем верно или даже превратно.

Для эффективной работы необходимы недвусмысленные понятия, ведь, например, под оборотом „сильная личность“ часто подразумевается склонный к насилию, неуверенный в себе и зависимый от чужого мнения, то есть на самом деле слабый и отчаянно стремящийся скрывать свою слабость отец.

В процессе моей работы с немецко-язычными пациентами я обратила внимание на сложности и неясности, возникающие при объяснении модели традиционной функциональной модели Эго-Состояний и в то же время на то, что в немецком языке как прилагательное „обесценивающий“, так и прилагательное „ценящий“ имеют один и тот же корень и являются как бы концептуальными антиподами друг друга (wetschätzend и abwertend).

Так, для более ясного и менее затратного введения в тему моих немецких клиентов я решила применять именно эти два прилагательных и этот „ребрендинг“ очень хорошо зарекомендовал себя в моей практике: оно не оставляет пространства для недопонимания и позволяет клиенту быстрее научиться самостоятельно осознавать манифестации обоих из Эго-Состояний. (Кстати, и в англоязычной традиции употребляются сразу несколько определений Обесценивающему Родителю (Critical Parent, Controlling Parent, Pig Parent, Witch Messages) и среди специалистов нет полного консенсуса по поводу единого, поясняющего природу данного интроекта всеобъемлюще и исчерпывающе.)

Идея противопоставления обесцениваний подтверждениям ценности проявила себя как эффективная и по той причине, что психотерапевтическая работа так или иначе затрагивает аспекты индивидуально воспринимаемой ценности как нашей природной потребности – базовой потребности в любви („голода по поглаживаниям“ в трактовке Эрика Берна) и подтверждения индивидуальной ценности в рамках коммуникации и отношений вообще.

Также и в анамнестическом контексте – то, в какой степени была удовлетворена потребность индивида в подтверждении его ценности значимыми родительскими фигурами в период младенчества и дальнейших этапов развития, решающим образом определяет и его жизненную позицию („окейность“), и личностный сценарий, и характер складывающихся уже во взрослой жизни отношений.